Жила-была на свете девушка Маша, убежденная чайлд-фри. Если копнуть
поглубже, то было понятно, откуда в ней взялось это убеждение: она
боялась. Боялась полюбить, стать зависимой, боялась за себя и
одновременно за еще не существующего ребенка: когда ей было шесть лет, у
нее погиб трехлетний братишка Павлик. Даже став взрослой, относительно
успешной 30-летней теткой, она не могла забыть, как металась по квартире
с открыткой, которую для Павлика нарисовала перед Новым годом, чтобы
положить под елочку. Металась, плакала в три ручья и не знала куда ее
деть: Павлик не дожил до Нового года три дня. Выбросить ее было ужасно
жалко, но и под елку класть было страшно глупо, и на память оставлять...
невыносимо.
Взрослым было не до ее горя, от нее отмахивались: подумаешь, открытка...
Она потом вместе с бабушкой отвезла ее Павлику на могилку и оставила, и
много лет потом не могла ездить на кладбище вместе с родителями, все
представляла, как открытку заметает снег, потом отмывает дождик, и
нарисованный акварельными карандашами Дед Мороз с крылышками становится
все бледнее и в конце концов совсем исчезает, а потом размокает и
бумага. Она Павлика очень любила, он был маленький, забавный и
улыбчивый, хоть и приставучий. Никто тогда и не знал, что с
детским горем тоже нужно что-то делать, взрослые были поглощены своими
переживаниями и совсем не заметили, как изменила трагедия маленькую
Машу: она была молчаливая девочка, переживаниями ни с кем не делилась, и
никто и предположить не мог, что это вырастет в такую проблему:
выросшая Маша не хотела детей. Даже замуж не пошла, хотя встречалась то с
одним молодым человеком, то с другим - но без серьезных намерений.
Работала в банке. Жила она в небольшом подмосковном городке.
Однажды в областном Доме ребенка придумали акцию: за месяц до Нового
года развесили фотографии деток на огромной елке, стоящей в центральном
универсаме, и на каждой фотке была подпись: имя, возраст и мечта. У
кого-то это был велосипед, у кого-то - конструктор, у деток постарше -
мама с папой... А под елкой стоял ящик с прорезью - для пожертвований.
Маша как-то, зайдя в универсам за продуктами, вдруг носом уткнулась в
плохого качества ксероксную фотографию своего Павлика... Правда, звали
его Миша. Она тогда ушла из магазина без покупок, все деньги
затолкала в прорезь ящика, потом долго ходила по заснеженному городу,
вышла случайно к своему бывшему дому, в котором жила еще с родителями и
Павликом. Ночью не спала, плакала, металась по квартире и непрерывно
курила, хотя вообще-то давно бросила. Утром она не пошла на
работу, поехала в Дом ребенка, пробилась к заведующей, та выслушала ее
сбивчивые объяснения и во встрече с Павликом/Мишей наотрез отказала.
Сказала, что усыновление как компенсация личной потери - неправильная
мера, что дети не игрушка и не лекарство, что Миша - мальчик с
проблемами со здоровьем и с особенностями психического развития, что
Маша вот даже не замужем, а неполная семья вообще для усыновления не
годится. Маша впала в бешенство, кричала и топала ногами, чем еще больше
настроила заведующую против себя. Вышла на улицу и долго ходила вокруг
ограды, вытягивая шею, дожидаясь, пока деток выведут на прогулку. Не
дождалась, ушла. Ночью ей снилось, что ее Павлика перед самым
Новым годом усыновила другая семья, что его увезли далеко-далеко и она
никогда больше его не увидит. Снилась размытая дождями новогодняя
открытка с Дедом Морозом с крылышками. Утром она проснулась собранная,
целеустремленная, как пуля, в 7 утра сделала предложение своему молодому
человеку, который слегка обалдел от такого форсажа, но согласился. В
этот же день они рванули в ЗАГС. Там она дала взятку для того, чтобы их
расписали через неделю, и понеслась собирать документы: с работы, из
ЖЭКа, из налоговой, из психдиспансера, из наркодиспансера и тп. Перед
поездкой в Дом ребенка купила большой пакет с подарками заведующей,
взяла с собой жениха для поддержки и по приезде кинулась к заведующей в
ножки, чтобы та разрешила хотя бы свидание. Та поджимала губки и
кочевряжилась, прибрав, однако, пакет с торчащими из него серебристыми и
золотистыми горлышками под свой стол. Но тут неожиданно выступил вперед
молодой человек, имевший бездну обаяния. В общем, свидание им
разрешили.
Мальчик оказался на Павлика не похож, буквально ничего общего. Шутку
сыграло плохое качество темной плохо отксеренной фотографии. Павлик был
похож на херувима - пухл и румян, а Миша бледен до синевы и худ как
анатомический муляж. Более того, у него оказалось косоглазие, рахит,
неправильное строение нижней челюсти, из-за чего нижние зубки наползали
друг на дружку, а между верхними были огромные прорехи; логоневроз,
нервный тик, от которого подергивалась голова, и энурез. Все время
свидания он просидел, уставившись в пол. Был похож на дурачка.
Маша
была в ужасе, ее молодой человек Дима тоже был заметно обескуражен. Они
никогда не видели таких детей и не знали, как с ними общаться. Маша за
все 15-минутное свидание сказала всего пару слов, Дима говорил за двоих.
Его усилия увенчались успехом: к концу свидания Миша исподлобья наконец
на него взглянул и немножко улыбнулся ужасной щербатой улыбкой, эхом
повторив какую-то незначащую фразу. Воспитатель, под надзором которого
проходило свидание, сказала: "Надо же, вы ему явно нравитесь, обычно из
него и слова не вытянешь. Задержка психического развития, что вы хотите.
Видимо, родовая или внутриутробная травма, поражение ЦНС - с такими
детками очень и очень сложно бывает найти контакт".
Она увела
Мишу, и оказалось, что он еще и заметно хромает и ножки у него иксом. Ни
одну из привезенных игрушек Миша так и не взял.
Маша вышла из Дома ребенка, разрыдалась. Дима против обыкновения всю
дорогу до дома молчал. Поговорив дома, в темноте, они решили, что
мальчика забирать не будут, просто навестят его, если разрешат -
увидятся еще, если не разрешат - просто передадут подарок к Новому году,
и все. Маша серьезно и аргументированно убеждала и себя, и жениха, что
они не справятся с таким больным ребенком, и ведь с Павликом ничего
общего ни во внешности, ни по сути, и страшненький он такой, и такой
список диагнозов... С каждым аргументом она все говорила все более и
более громко и горячо, а молодой человек Дима молчал и все больше и
больше мрачнел.
На следующий день они скупили половину овощного
отдела - апельсины, яблоки, диковинный плод киви в пластиковой
коробочке, лохматый мятый ананас. Поехали в Дом малютки, тягостно
молчали всю дорогу. Заведующая почему-то переменила гнев на милость, их
приезду обрадовалась, сказала - надо же, я думала, вы больше не
приедете. Пакет с фруктами забрала, сказала, что Мише все равно ничего
из привезенного нельзя - у него страшная аллергия буквально на все,
кроме гречки. Маша кривила лицо, стараясь не заплакать, молодой человек
Дима все пытался пройти мимо заведующей в комнату для свиданий,
заглядывая ей через голову.
Второе свидание прошло несколько
живее. Маша уже смогла потрогать Мишу за макушку, он не отодвигался, но и
не смотрел на нее, смотрел в основном на Диму, улыбался своим ужасным
дырявым ртом, следил за каждым его движением боком, одним глазом, второй
то и дело закатывался куда-то в сторону. Перед уходом за руку с
воспитателем Миша потрогал Машу за коленку и рассеянным движением забрал
с лавки плюшевую игрушку.
После свидания заведующая сказала:
"Вы решили? Если не будете забирать, то больше приходить не надо, они
быстро привыкают и потом расстраиваются, когда усыновители пропадают
навсегда. Сами видите, ребенок сложный, запущенный, с кучей диагнозов,
потребует уйму усилий, финансовых затрат, работы хороших специалистов - и
то не факт, что он станет в итоге обычным нормальным ребенком..."
Дима
решительно ответил: «Можно, мы подумаем пару дней?» Заведующая пожала
плечами: «Думайте конечно, все равно прямо завтра вам его никто не
отдаст.»
Дома вечером они уже ни о чем не говорили, а просто
легли спать, и на утро оба проснулись с готовым решением: надо брать.
Раз они могут помочь - надо помочь, что ж теперь делать.
К
Новому году у них не вышло оформить усыновление, процедура заняла очень
много времени, но они приезжали к Мише несколько раз в неделю. Сначала
он дичился и молчал, потом стал смотреть здоровым глазом более прямо,
тихо говорил что-нибудь, заикаясь и подергиваясь, а Машу каждый раз
будто иголкой пронзало: через эти судороги и подергивания все яснее
проступал ее Павлик, с которым она играла в детстве. И не важно, что они
были совсем не похожи. Хотя она еще не успела Мишу полюбить, испытывала
к нему только сильную жалость и желание защитить и помочь.
После
Нового года Миша стал явно радоваться их посещениям, косолапо бежал
навтречу, воспитательница говорила "Вон твои мама и папа пришли" и он
повторял за ней, заикаясь: "мама и папа". Однажды их отпустили погулять
втроем за территорию, еще через неделю - разрешили забрать в гости на
полдня. Маша уже жить не могла без этих посещений, носилась по
магазинам, как ненормальная, выискивая на полупустых прилавках начала
девяностых подарки, обустраивала квартиру, покупала детскую одежду
впрок, на вырост, на работе говорила только про Мишу. Сослуживицы
пожимали плечами и переглядывались. Павлик как бы немножко растворился в
ее памяти.
Забрать
Мишу они смогли только весной. По поводу косоглазия ему сделали две
операции, легкая косинка осталась, но глаз уже не убегал так жутко в
сторону. Нижняя челюсть как-то потихоньку выровнялась, догнав верхнюю,
молочные косые зубки выпали, сменившись нормальными немного кривоватыми
взрослыми зубами, и Миша долго носил скобку. Осталось легкое заикание,
тики и недержание постепенно прекратились, далеко не сразу. Они
занимались с логопедом и детским психологом, который в те годы был
единичным, штучным раритетом, делали массажи, каждое лето ездили к морю,
из-за дисплазии у Миши осталась немного валкая походка, но, самое
интересное, что от задержки умственного и психического развития
практически не осталось и следа. С первого же класса он стало ровно и
сильно учиться, проявляя явную склонность к точным наукам. Осталась
замкнутость с малознакомыми людьми и странная боязнь шумных
электрических приборов. А Маша уже не представляла своей жизни без Миши,
единственное, о чем она жалела - что нашла его так поздно, когда он уже
три года маялся в казенном учреждении.
Когда я услышала эту
историю, Маша была в положении - ждала предположительно сына Павлика.
Миша уже учился в третьем классе и делал явные успехи в учебе. Вместо
Павлика родилась девочка Нина, но для Маши это было уже не очень важно,
Нина так Нина. Каждый Новый год она рисовала Мише открытки и клала под
елку, и каждый раз находила там открытки, нарисованные Мишей для нее и
для Димы, но больше уже не плакала так, как в первый раз, когда нашла
там Мишину открытку с косыми елочками и самолетом, больше похожим на
трактор с крыльями. Маша говорила, что именно начиная с этой открытки
полюбила Мишу. Она до сих пор у них дома на самом видном месте висит в
рамочке, наверняка вызывая смущение почти взрослого Миши, ему уже около
20 лет сейчас должно быть.
Юлия Озерова
|
